Это эссе Р. Добровенского было напечатано в «Рижском альманахе» в 2011 году.

Новость о том, что его перевод стихотворения Зиедониса еще в 80-тые годы, оказывается, лёг в основу "культовой" рок-песни, Добровенский назвал ошеломляющей. Примерно такие же эмоции овладевают латышами, знающими этот стих, когда они впервые слышат песню Мисина. Грандиозно, но так неожиданно! Добровенский прекрасно показывает, как сместились акценты. Конечно, каждый имеет право на своё прочтение, но интересно, как зиедониский чудак, в котором при очень хорошем желании можно разглядеть латышского боженьку, на русской почве превратился в Иисуса.

Сообщество Вконтакте "Имант Зиедонис"



Роальд Добровенский: "Нам не дано предугадать". Эссе

Настоящие стихи, как известно, никогда не врут, и правота их подтверждается всякий раз сызнова. Тютчевские строки: «Нам не данопредугадать, / Как наше слово отзовется…» отозвались в этой истории самым неожиданным образом.

Лет тридцать назад я перевел несколько стихотворений Иманта Зиедониса, в том числе и такое… (Для тех, кто может прочесть и понять его в оригинале, приведу целиком, а затем переведу текст буквально, слово за словом; получающийся таким образом «подстрочник» в свое время служил сырьем для переводчиков с десятков языков многонационального СССР; западные языки переводчикам полагалось знать).

Итак, давнее стихотворение Иманта Зиедониса, далеко не самое известное, и, я бы сказал, – основательно подзабытое даже латышским читателем.

Подстрочник (ценность которого именно в буквальности; неловкость выходящих тут словесных построений не должна смущать):


Какими странными движениями, кривыми и ломаными,
В какой странной одежде, кто знает из чего сотканной,
С какими странными глазами – как можжевеловый лес –
Мимо наших ворот шел человек чужой.
И ты мне сказала: «Этот прохожий играет.
(что-то такое изображает, как актер).
Отчего он так говорит сквозь вечер поздний?»

У ворот он остановился, позвал нашу собаку,
Как кость кинул ей светлячка
И спросил: «Как зовут вашу жабу?
Вылезает ли она из подклети, когда доят корову?»
И ты мне сказала: «Этот прохожий играет.
Почему он так говорит сквозь вечер поздний?»

«Горят ли у вас свечки на кончиках пальцев?
У меня золотое сердце. Хотите, чтобы я с вами поделился?
И какую часть вам отдать –
Ту, которая понятна? Ту, которая непонятна?»
И сказала ты: «Этот человек играет.
Почему он так говорит сквозь вечер поздний?»

Мы тогда в ворота его не впустили.
Теперь вот ждем. Еще раз ждем.
Но – ночь как ночь, день как день.
Корова съедает за год гору сена.
Но не приходит жаба за нашим молоком.
И странного человека тоже – ни одного.

Перевод, понятное дело, обязан отличаться от подстрочника.

Стихотворение, рассыпавшееся на отдельные слова, должно возникнуть заново, возродиться уже в другой языковой системе. Восстановление, вернее, выстраивание заново ритма и рифменных созвучий – лишь внешняя часть задачи, суть которой в возможно полном воссоздании глубинного смысла стиха, того, что содержится иной раз не столько в словах, сколько в веществе поэзии, не вполне материальном. При этом «то же самое» получиться не может по определению – никогда. Будет иное, но это иное должно быть максимально родственно оригиналу и в целом, и в деталях.

Насколько сказанное относится к моему переводу, не берусь судить. Во всяком случае, вот что у меня тогда получилось.


Странным шагом, неверным, как голос в тумане,
В странном платье из странной, неведомой ткани
Мимо наших ворот человек проходил.
Точно лес можжевеловый, взгляд его был.
И сказала ты: «Что у него за душой?
Для чего он тут ходит так поздно, чужой?»

Но собака признала нежданного гостя.
Он ей кинул болотный огонь вместо кости.
«Пьет ли жаба в хлеву молоко по утрам?
Кстати, как ее звать?» – обернулся он к нам.
И сказала ты: «Что у него за душой?
Что за речи завел он так поздно, чужой?»

«А горят ли концы ваших пальцев свечами?
Мое сердце из золота. Поделиться ли с вами?
И которую вам половину отдать?
Ту, что вам непонятна? Ту, что можно понять?»
И сказала ты: «Что у него за душой?
Для чего он тут бродит так поздно, чужой?»

И прохожего мы не пустили в ворота.
А теперь ждем-пождем, ожидаем кого-то.
Но всегда – день как день, ночь как ночь, дом как дом.
Жаба в хлев не торопится за молоком.
Поедает корова стог сена за год.
Никаких незнакомцев возле наших ворот.

Наверняка не обошлось без потерь. Не все зависит от переводчика. Например, у латышей есть поверье: если жаба заявляется в хлев попить молока, это к добру. Притом эта самая жаба в латышском языке – не «она», а «он». Разъяснить все это внутри стихотворения русскому читателю никак невозможно. А сноски, комментарии нежелательны, они способны повредить восприятию поэтического текста.

Сместились и некоторые акценты. Ну, например – слово «чужой», употребленное автором лишь однажды, у меня встало в конце рефрена, завершая его, и сделалось самым акцентированным, самым ударным, можно сказать, главным словом стиха. Могло быть иначе.

Можно было перевести рефрен, к примеру, так: «Ты сказала: „Тут что-то не так. В поздний вечер / Нам совсем ни к чему эти странные речи”». Было бы даже «ближе» к оригиналу. Но тогда бы, по-видимому, не состоялось ничего из того, что будет описано ниже.

Перевод опубликовали в журнале, в одном из московских изданий, в Антологии латышской поэзии… Чуть ли не от самого Иманта Зиедониса я услышал, что этот перевод очень хвалила ему Мирдза Бендрупе, латышская поэтесса, много лет прожившая в Крыму, прекрасно переведшая на родной язык пушкинского «Онегина».

А затем все, как говорится, смешалось в доме Облонских. Никуда не уезжая, мы оказались к началу третьего тысячелетия от Р. Х. жителями другой страны с другим государственным строем; мы вдруг очутились в новом мире с нарастающей лавиной информации, с интернетом, очевидно воплотившем в себе мифический ящик Пандоры. Бывали в истории столетия, менявшие для человечества гораздо меньше, чем два десятка лет, прожитые с тех пор всеми нами.

И вот однажды я припоминал события и занятия той прежней, давно ушедшей жизни. И строки, свои и чужие, относящиеся к тем временам. С огорчением обнаружил, что запамятовал пару строк своего перевода из Зиедониса, которым вообще-то дорожил. И наудачу набрал в поисковой строке Googl’a: «Странным шагом, неверным, как голос в тумане…»

Тут-то меня ждала ошеломляющая новость. Оказывается, в России давным-давно, почти четверть века назад, это стихотворение Зиедониса в моем переводе сделалось песней, притом не простой, а что называется «культовой»; оказывается, эти четыре строфы стали буквально судьбоносными для известного ныне русского музыканта, певца и композитора Андрея Мисина, а сама песня не только жива, но и совсем недавно выложена в интернет в виде нового, чрезвычайно сильного клипа – употребляю слово, которого в прежней своей жизни, правду говоря, даже не слышал. Но процитирую отзывы слушателей, недавно мной обнаруженные в том же интернете.

«В 1989 году слушал Мисина вживую на каком-то сборном концерте. Ох, он тогда «Чужого» дал! Тому уж больше 20 лет, а я до сих пор помню, как продрало до костей.»

«Песня про Бога.»

«Молодец! Хорошо сделал. Получилось даже слегка жутковато, то есть как и сама песня».

«Потрясающая песня! Пробирает дрожь от этой мистики, от инфернальности, да еще в таком завораживающем голосе Мисина…»

«Таинство, мистика и еще что-то. Просто исключительно. Слов не хватает, как околдовывает душу!!!»

«Просто супер!»

«Обалденная песня!»

Ну, виноват я. Отстал, не слежу за музыкальными событиями в России, многое пропустил. Захотелось больше узнать о композиторе. Читаю: «Андрей Мисин стал одним из открытий 1989 года. Его песня «Чужой» и необычный музыкальный стиль привлекли к певцу и композитору самое пристальное внимание.» «…И уже вскоре Андрей Мисин был знаменит на всю страну благодаря песне «Чужой»…»

Первая авторская грампластинка, выпущенная композитором в том же 1989 году, называлась так же: «Чужой». В одном из давних интервью певца и композитора (его вещи поют Пугачева, Леонтьев, Орбакайте; сам он называет эту часть своего творчества «работой на рынок») читаем: «Десять лет назад, после бесконечных проб и ошибок, Бог вывел меня на стихотворение «Чужой». Я, можно сказать, неосознанно написал балладу. До меня не сразу дошло, что это достаточно религиозное произведение. В контексте… звучит тема Христа, пришедшего и говорящего: «Вот все, что вам нужно», а ему отвечают: «Да пошел ты! У нас и так все есть!»

Нужно сказать, ни в оригинале, ни в русском переводе названия этого – «Чужой» – у стихотворения не было. Но слово это, трижды, как заклинание, повторенное в русском тексте в заключенье рефрена, композитор еще и полностью отделил от всего предыдущего, дал как бы особой строкой. Это слово – «чужой» – с огромной силой произносится, пропевается после паузы и, соглашусь с одним из слушателей, действительно «продирает до костей».

Вкладывал ли Имант Зиедонис в свое стихотворение именно тот смысл, который выявился в прочтении русского композитора? Думаю, вряд ли. Но ведь и до самого композитора «не сразу дошло», в какие глубины и высоты занесло его, да и нас с ним вместе. Дело в том, что, отпущенное в самостоятельное плаванье, авторское творение неизбежно прирастает новыми смыслами, раскрывается гранями, о которых сам творец мог не подозревать. И в то же время возможность этих расширений, разрастаний заложена в первоначальном замысле, как древесная крона в малом семечке. Что касается песни «Чужой», – ее можно послушать, а при желании и скачать бесплатно на свой компьютер; найти ее просто – наберите в поисковой строке слова «Странным шагом, неверным, как голос в тумане…»

Песня, поверьте, редкостная, к музыкальному ширпотребу, к нынешним скоротечным «хитам» поп-музыки никак не причастная. Впрочем, зачем верить мне на слово. Проверьте. Слушайте, смотрите, судите сами.

Р. Добровенский. Нам не дано предугадать. Эссе - Рига: «Рижский альманах» №2, 2011 г. С. 56-62.



Добровенский Роальд Григорьевич (1936, Елец, Липецкая обл.) - писатель, поэт и переводчик.

Роальд Григорьевич Добровенский родился 2 сентября 1936 года в Ельце Липецкой области. Окончил Московское государственное хоровое училище (1954). В 1954-55 гг. учился в Московской консерватории. Начало литературной деятельности относится к концу 1950-х гг. Р.Добровенским написаны книги для детей: «Здравствуй, ровестник», «Веселый зверинец», «Солнечные часы» (1967), «За скрипичным ключем» (1971), «Лукошко», «Град мой Китеж» (1972), «Поезд „Россия“ идет по России», а также «Высоко, на третьем этаже» (1974). В 1975 году Р. Добровенский окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А. М. Горького в Москве. Работал журналистом в Хабаровске и на Сахалине.

С 1975 года Роальд Добровенский живет в Латвии. В 1977-79 гг. и 1989-91 гг. работал редактором и в 1991-95 гг. – главным редактором русского литературного журнала «Даугава». В 1983-88 гг. работал редактором издательства «Liesma» («Пламя»). За годы его творческой деятельности в Латвии свет увидели книги: «Алхимик, или жизнь композитора Александра Бородина» (1984), «Рыцарь бедный. Книга о Мусоргском» (1986), «Райнис и его братья. Семь жизней одного поэта» (2000). Р.Добровенский член Союза писателей Латвии и России. Почетный член Латвийской Академии наук (2002).

Роальд Добровенский активно занимается переводами. Переводил с бурятского, якутского, монгольского, чукотского и, конечно, латышского языков. С латышского на русский язык им переведены стихи латышских поэтов А.Чака, К.Элсбергса, О.Вациетиса, И.Зиедониса, пьесы Я.Райниса «Индулис и Ария», «Иосиф и его братья», пьесы М. Залите «Суд» и «Маргарита», пьеса И.Абеле «Благородная кровь», а также «Рижская книга» А. Колберга.

Женат на латышской поэтессе Велте Калтыне.